Ужасы французской Бретани - Страница 39

Тяга оборотня к мертвецам находит неожиданное подтверждение у Вергилия (Буколики, 8). С помощью найденных на Понте трав Мерис становится волком и вызывает из могил души умерших. В рассказе Нике-рота у Петрония (Сатирикон, 62) солдат обращается в волка на кладбище, сложив в кучу свое платье и помочившись вокруг него. Волк душит скотину, выпуская ей кровь, а сторож протыкает копьем шею хищника. Принявший нормальный вид солдат вынужден прибегнуть к услугам врача. Телесное увечье, переходящее от зверя к человеку, — мотив, присутствующий в каждой второй легенде об оборотне. Но для нас важнее связь оборотня с кладбищем. Чему мы обязаны ею — пожиранию трупов или попытке приобщения к миру мертвых, как у тех же карликов?

Плиний Старший повествует и о жертвоприношениях в храме Зевса, и о безумных пастухах, но не принимает на веру ни то ни другое (Естественная история, 8: 80–82). В Аркадии человек приходит к болоту, вешает свою одежду на дуб, переплывает топь и, оказавшись в пустынных местах на другом берегу, становится волком и живет в волчьей стае в течение девяти лет. При желании можно видеть в этом событии путешествие в мир мертвых. Вернуться назад способен лишь тот, кто не отведал человечины. Самой невероятной Плинию представляется следующая деталь: вернувшись через девять лет, человек облачается в оставленную на дереве одежду. Подобная мелочь портит в целом правдоподобный рассказ. Между прочим, в «Сатириконе» снятое солдатом платье временно окаменевает, и Никерот не в силах его поднять. Тем самым волк убивает двух зайцев: одежда не сгниет, и никто ее не утащит.

Плиний подмечает у волков ряд необычных способностей, наводящих на мысль об их близком сродстве с людьми. К примеру, волк может кидать на встретившегося ему человека смертельный взгляд, по сути, гипнотизировать его, лишая голоса. Но гипноз действует только в том случае, если человек не успел первым заметить волка. Авторы средневековых бестиариев рекомендовали путнику, увидевшему в лесу волка, сбросить с себя верхнюю одежду, встать на нее, схватить в руки два камня и бить ими один о другой, чтобы волк убежал, испугавшись стука.

Встреча человека и волка. Миниатюра Рочестерского бестиария (XIII в.)

Согласно Плинию, волоски на кончике волчьего хвоста содержат любовный яд, и при поимке волк может сбрасывать хвост, как ящерица, в результате чего волоски теряют свою силу. Сам хищник воздерживается от любви (в отличие от похотливого зайца) и совокупляется не более двенадцати дней в году.

Несмотря на это достоинство, первые христиане крайне негативно отнеслись к волку, который расхищает и разгоняет овец (Ин. 10: 12), а также обозначает еретиков и людей коварных: «Берегитесь лжепророков, которые приходят к вам в овечьей одежде, а внутри суть волки хищные» (Мф. 7:15). В романском искусстве волк — фигура зловещая и таинственная, и лишь с XIII в. его образ мельчает, приобретая сатирические черты, позволившие Ле Гоффу назвать волка самой крупной жертвой Средних веков.

В оборотней Церковь до поры до времени верить отказывалась. Блаженный Августин, передавая сказания об аркадцах и их одежде и о жертвах Зевсу, прибегает к доводу, известному нам из споров о привидениях: демоны (языческие боги и волшебники) «творят не новые природы, а изменяют по виду те, которые сотворены истинным Богом, так что они кажутся не тем, что они есть на самом деле». Отцы Аквилейского и Анкирского соборов того, кто считал возможным превращение из одного существа в другое без участия Создателя, называли неверным хуже язычника.

Бурхард Вормский (965—1025) при упоминании о неких «парках», способных по собственному желанию или по чьей-либо просьбе превращать новорожденного ребенка в волка, был категоричен: «Если ты верил, — чего да не будет никогда и не может быть, — что образ Божий кто-то, помимо всемогущего Господа, способен превратить в иную форму или существо, должен поститься на хлебе и воде десять дней».

Ну а Господь, конечно, не станет превращать людей в зверей и не позволит существовать чудовищам. В этом вышеназванные авторитеты были убеждены. Они сами питали отвращение к волшебным существам и приписывали его Творцу по старой привычке мерить Бога человеческими мерками. Однако перед глазами христиан постоянно мельтешил дьявол, чья неподдающаяся осмыслению чудовищность была-таки попущена Богом. Мысль о попустительстве вела к принятию воли Божией в отношении всех остальных ужасов.

Помимо взгляда об иллюзорности и дьявольском обольщении вырабатывался другой — о подлинности превращений. В VIII в. святой Бонифаций, не веря в способность дьявола превратить человека в волка, не сомневался, что человек своей злой волей может стать зверем. На исходе Средневековья авторы «Молота ведьм», отдавая должное мнению Августина о «воображаемом» превращении в волков, упоминали в виде альтернативы действительное, которое осуществляют ведьмы, «опираясь на власть демонов». В начале XVII в. странствующий монах Ф.М. Гваццо сформулировал третий, весьма оригинальный взгляд на оборотней. Дьявол вселяется не в одержимого человека, а в спящего волка и управляет его телом так, что оно кажется принадлежащим человеку. Таким образом, превращение человека в волка, будь оно иллюзией или реальностью, упразднялось.

Волк, стоящий на задних лапах. Фрагмент архивольта церкви Сен-Пьер де Ольн (1122–1140)